"Евгений Онегин", пожалуй, самое трудное для понимания произведение русской литературы. Язык этого романа (в широком смысле, не только в лингвистическом) очень труден для современного читателя. Не понимали этот язык и современники поэта.
Поначалу, после выхода отдельного издания первой главы, современники решили, что Пушкин подражает байроновскому "Дон Жуану". Действительно, повествователь "Евгения Онегина" перескакивает с предмета на предмет, говорит много необязательного ("светская болтовня"), и всё это обильно приправлено шутками и иронией, так что понять мысль автора невозможно, да и облик автора получается каким-то несерьёзным. В конце первой главы Пушкин пишет:
"Перечитал всё это строго:
Противоречий очень много,
Но исправлять их не хочу".
Признание принципиальное, ибо здесь сам автор обозначил ведущий принцип построения своего романа в стихах. Этот принцип - противоречие. Например, пятая строфа первой главы весьма критически оценивает уровень образованности Онегина, но затем идёт перечисление "всего, что знал ещё Евгений", и в восьмой строфе делается вывод, что знал он не так уж и мало. Но главное противоречие всего романа и особенно первой, ключевой главы - соотношение личности Онегина и личности этого самого Я, от лица которого ведётся всё повествование. Пятнадцатая строфа позволяет заключить, что Онегин и Я, как говорит народ, два сапога пара, близкие по духу, романтически настроенные друзья. Но пятьдесят шестая строфа решительно объявляет, что:
"Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной…
Как будто нам уж невозможно писать поэмы о другом,
Как только о себе самом".
Откуда берутся эти противоречия и почему автор их "терпит"? Дело в том, что на протяжении текста романа значение местоимений первого лица (я, мне, мой и т. п.) всё время меняется. В одних случаях они обозначают автора-поэта, пишущего роман об Онегине и других персонажах. Вспомните все многочисленные рассуждения о литературе, её истории, теории и практике сочинительства. В других случаях Я обозначает реального человека, который параллельно написанию романа об Онегине живёт своей, "биографической" жизнью Пушкина, которая теперь нам хорошо известна, да и многим первым читателям была знакома. Таковы, например, три последние строфы первой главы. И, наконец, в ряде эпизодов первой главы Я - обозначает некоего вымышленного персонажа, безымянного знакомого Онегина по петербургскому свету.
В результате получился очень сложный текст, совмещающий в себе все три мира, причём переходы из одного мира в другой происходят мгновенно, в пределах двух соседних строчек, без всякого предуведомления со стороны "автора". Вот вторая строфа - первая "авторская". "Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего романа…" - здесь Я - поэт представляет героя своего нового творения. "Онегин, добрый мой приятель, Родился на брегах…" - перед нами Я - вымышленный безымянный персонаж, человек онегинского круга. "Или блистали, мой читатель…" - опять Я - поэт, имеющий читателя. "Там некогда гулял и я: но вреден север для меня" - с пушкинским примечанием, глухо намекающим, что реальный "биографический" человек находится сейчас в южной ссылке.
В результате такого построения романный текст всё время меняется, объекты описания то и дело оборачиваются разными сторонами, описываются с разных точек зрения. Текст "Евгения Онегина" заключает в себе целых три художественных мира, лежащих рядом, часто переходящих один в другой самым незаметным образом и тем не менее нигде не смешивающихся, не путающихся друг с другом.
